Про Че и Павла (3) (Черновуха)

Че Павел и Просто ТА
Про Че и Павла (3)
(Черновуха)

Кабинет директора школы представлял собой практически квадратную, достаточно просторную комнату. Стены кабинета были отделаны панелями под темное дерево на высоту среднего учительского роста. Посреди комнаты стоял прямоугольный тяжеловесный стол переговоров, покрытый натуральным, кое-где слегка вспученным от пролитого чая, шпоном. Вдоль каждой из длинных сторон его были аккуратно задвинуты по 3 деревянных венских стула, предназначенные для посетителей. Стол переговоров торцем примыкал к директорскому столу - сооружению также достаточно массивному, состоящему из двух тумб, и опирающейся на них затянутой зеленым сукном столешницей, покрытой толстым помутневшим от времени органическим стеклом. Завершала композицию винтажная настольная лампа с деревянной рукояткой-стойкой, никелированной подставкой и абажуром из зеленого стекла. Висящая на стене плазменная панель, впрочем как и стоящий посреди директорского стола ноутбук, явно выпадала из общего стиля, что создавало устойчивое ощущение досадной неуместности. В кабинете пахло зеленым сукном, старым деревом и имбирным печением.

За столом сидела директор школы - одетая в темно-оливковый деловой костюм брюнетка неопределенного возраста, с зачесанными на безукоризненный прямой пробор густыми вьющимися волосами и пронизывающим бесстрастным взглядом красиво посаженных темно-карих глаз.

Павлу и раньше приходилось бывать в кабинете директора школы, и каждый раз эта квадратная комната производила на него странное, какое-то тревожно-дурманящее впечатление. Ему вдруг начинало казаться, что времени и пространства, на самом деле, не существует. Взгляд его напрягался, зрачки расширялись, словно у испуганного кота, или закоренелого наркомана. Вот и сейчас ему показалось, что стоит только ему моргнуть, и это странное эклектичное помещение моментально превратится в рабочий кабинет революционного Смольного, а поднимающая на него леденящий взгляд сидящая за столом женщина в темном хаки вдруг окажется большевистским комиссаром. Вот сейчас она отодвинет в сторону скрытую за экраном ноутбука кисть правой руки, аккуратно положит на стол зажатый в ней, предусмотрительно снятый с предохранителя наган, и заговорит низким, надтреснутым от курева и бессонных ночей сипловатым голосом...


- Добрый день, Павел Сергеевич. - бархатистый низкий голос директора звучал не громко, но уверенно.
- Здравствуйте, Маргарита Григорьевна. Чем обязан? - анахронически брякнул Павел, чувствуя нарастающую неловкость. "Чем обязан" - ну, что еще за чушь?!"
- Прошу Вас. - отзеркалила старомодный Павлов стиль Маргарита Григорьевна, указывая на ближайший, стоящий справа от нее, один из шести задвинутых под стол переговоров венских стульев. Лицо ее застыло в едва проступающей сквозь слой серьезности и макияжа вежливой полуулыбке.Павел сконфуженно кивнул и с шумом вытянув из-под стола переговоров венский стул, аккуратно опустился на самый его краешек, как будто опасаясь испортить могущий быть ценным антиквариат.
- Знаете, Павел Сергеевич, ваш сын - очень способный и далеко не глупый мальчик. - начала Маргарита Григорьевна, прозрачно намекая Павлу, что ни природный ум, ни выдающиеся способности его сына не смогли уберечь последнего от очередной легкомысленной выходки.
- Что же на этот раз? - спросил Павел, старательно демонстрируя обезаруживающую лояльность и осознанную ответственность родителя за своего ребенка.

Про Че и Павла (2)

Че Павел и Просто ТА
Про Че и Павла (2)

На всякое правило бывает исключение. Был в жизни Павла один человек, которого Павел любил, понимая, при этом, что практически ничего о нем не знает. Ну, не то чтобы совсем ничего: он знал его по имени. Он произносил это имя каждый день. И имя это - Антон - он сам выбрал и дал ему когда-то - тогда еще маленькому теплому комочку с круглыми, как блюдца, темно-синими глазищами.

Радость от известия о рождении первенца, поселившаяся однажды в его сердце, никогда его с тех пор не покидала. Антоша рос, а она лишь трансформировалась, приобретая все новые, порой абсолютно неожиданные формы. Она наполняла его гордостью, когда обнаруживались неизвестно откуда берущиеся таланты Антона. (Наверное, это и есть любовь?) Она заставляла его переживать, когда сын болел, или с ним приключались какие-нибудь детские неприятности. (Что же это, если не любовь?) Иногда Павлу казалось, что его ощущение причастности к жизни сына и ответственности за его судьбу ничуть не уступает по эмоциональному накалу материнским чувствам Татьяны. "Может, я и не отец ему вовсе?"- мысленно подшучивал он над собой в такие моменты,- "Может быть я его мать?" (Любовь?!)

Сын рос, и к растущему Павлову сожалению, росла и дистанция между отцом и сыном. Павел уже с трудом ориентировался в делах Антона - его интересах, книгах, сайтах, друзьях. Все чаще Павел ловил себя на ощущении, что они говорят на разных языках; и даже если он понимал каждое из произнесенных сыном слово, общий смысл сказанного не редко оказывался для него удивительным образом неуловим. Он смирился с тем, что уже давно перестал узнавать в симпатичном высоком юноше своего любимого Антошку. Теперь в его доме жил жизнерадостный энергичный инопланетянин - странный, загадочный и такой же неопознанный, как его летающая тарелка. Вот на этого-то инопланетянина, как будто по инерции, продолжала проецироваться отцовская любовь и "материнская" забота Павла. Впрочем, даже в такой искаженной форме, отношения с сыном были для Павла безмерно дороги; они наполняли Павла счастьем.

Телефон зазвонил снова. Павел снял трубку. Звонили из школы. Молодой женский голос, тщетно пытаясь изображать сухую серьезность, вежливо сообщил Павлу, что родителей Антона срочно хочет видеть директор школы. Ну вот, дожили! Что опять натворил этот неугомонный инопланетянин? Метнул молнию в директора? Неправильно припарковал свой НЛО? А может, спонтанно превратился в мышь или паука и, вызвав неадекватную реакцию класса, стал причиной срыва урока? - Исчерпав таким образом все мыслимые причины вызова в школу, Павел неспешно оделся и вышел из дома.

Где Алекс? (1)

Че Павел и Просто ТА
Где Алекс? (1)


Через минуту телефон зазвонил снова. Павел осторожно снял трубку.
- Алло, - тихо сказал он.
Трубка ответила слабым потрескиванием. Павел нахмурился:
- Говорите,- теперь голос Павла звучал громко и уверенно. На трубку, однако, это не произвело впечатления.
- Говорите, я слушаю. Алло, - сделал он последнюю попытку.
Трубка упрямо молчала.
- Вас не слышно,- укоризненно проконстатировал Павел и повесил трубку.

"У Татьяны тоже никто не отвечает," - думает Алекс, давя большим пальцем на пиктограмму в форме красной трубки. Войдя в ванную, он небрежно ополаскивает лицо холодной водой, быстро чистит зубы, наносит пенку для бритья на суточную щетину, наспех бреется. Теперь он промокает полотенцем остатки влаги; ловит тревожный растерянный взгляд, устремленный на него из зеркала. Это взгляд загнанного в ловушку зверя.

Стараясь навести порядок в голове, Алекс начинает прокручивать события последних дней - "...трех дней" - еще одна попытка определить момент, с которого началась вся эта чертовщина. "Так, спокойно..." - уже не в первый раз пытается он восстановить самообладание. Но, как бывает в подобных ситуациях, упрямое эго реагирует лишь усилением тревоги. "Чертова паранойя!.."

"Вторник ничем не отличался от других вторников: все  следовало обычному вторничному распорядку. С утра - небольшая планерка в офисе. Следом - три встречи: две - с крупными клиентами и одна - с  потенциальными иностранными партнерами, настойчиво стремящимися попасть в участники нашего нового проекта. После обеда меня ждали с докладом на заседании местного законодательного собрания. Вечером я планировал провести романтический ужин с Ольгой в нашем любимом кафе на набережной. Только я и она... 

После скандального развода с Лидой, Ольга осталась единственным близким человеком - понимающим, умным, любящим...  Она стала чем-то вроде доброй феи - настоящего ангела-хранителя, посланного мне какой-то доброй и мудрой рукой... после череды утрат, следовавших одна за другой в течение последних полутора лет. Первым ушел отец, так и не оправившись от инсульта, случившегося два года назад. Потом тяжело заболела Вера, моя добрая и заботливая мачеха. Развод с Лидой стал последней каплей: я чувствовал, что нахожусь на гране срыва... 

Ну, да, вторник... Встреча с иностранцами закончилась позже, чем я планировал. У меня, все же, оставалось минут тридцать, чтобы заглотить бизнес-ланч в кафе "Подвал", по дороге на заседание. Послевкусие от обеда, приправленного второсортным трэшем и видеорядом из извивающихся полуобнаженных тел "а'la unisex", не прибавляло настроения. Из кафе я выходил в смешанных чувствах.

Я понимал, что предстоящий доклад не вызовет особого восхищения у участников заседания. Настраивая себя на предстоящее событие, я сел за руль. Доверил управление внутреннему автопилоту. Попытался представить исход прений. Сначала негативный - как учили. Система полностью изжила себя - ведь это ежу понятно... но не понятно уважаемым членам собрания. Они этого не понимают, потому что им не надо этого понимать. Им это ни к чему, ведь их все устраивает. Невозможно понять систему, находясь внутри нее. Но для того, чтобы выйти из системы, нужны весомые причины. Какие мотивы могут быть у тех, кого все устраивает? Ответа на последний вопрос я не находил. Вопрос, по-видимому, был риторическим. Пробую развернуть вопрос по-другому. Что должно произойти, чтобы...

Внезапный удар по левому борту. Лобовое стекло - в причудливой сетке. Сквозь нее, уродливо расплываясь,- удаляющаяся синяя мигалка. Угасающая сирена. Визг тормозов сзади. С противным хрипом и кряканьем мелькает справа черный силуэт машины сопровождения. Следом - еще. И еще. Сквозь ритмичный шум пульсирующей крови слышу удаляющуюся сигнальную какофонию. Мой доле-секундный шок сменяется отчаянной злостью. В истерике исторгаю кипучую ненависть в сжатое гневом пространство оранжево-бежевого салона. Долго ли я орал? пять секунд? или минут? Время стало тягучим и приторным, словно вареная сгущенка. Казалось, прошла вечность...

Прошло пять минут. Столько же оставалось до начала заседания. В выборе между ожиданием полиции и докладом побеждает последний. Пытаюсь выйти. Водительскую дверь заклинило... 

В повестке дня заседания мой доклад стоит вторым. Дойти можно за десять минут. А если бежать? 

- Бегу..."

Барабан

Че Павел и Просто ТА
Барабан


Звонок раздался неожиданно и, как всегда, не к стати. Висящее на стене "тайваньское чудо", прозванное так с легкой руки Павловой жены Татьяны, звонило редко, уступив пальму первенства своим тщедушным мобильным потомкам.

Рядом с телефоном красовался мятый небрежно исписанный клочок бумаги, вырванный наспех из видавшей виды школьной тетрадки. Все свидетельствовало о том, что чьей-то неумелой, но настойчивой руке, хоть и с третьей попытки, но все же удалось пришпилить к новеньким бежевым обоям этот носитель информации - архаичный по форме, но исключительно важный по содержанию. Венчавшая инсталляцию пространственно изогнутая булавка была неоспоримым свидетельством торжества творческой настойчивости над царящей здесь прежде коридорной скукой.

он барабаном был,
она - настенной лампой.
он ритмы бил.
она давала свет.
ее он полюбил,
в кафе, где над эстампом
мечтой ему светил
знакомый силуэт.

***
года неслись
в угаре джаза
мечты слились
в дыму экстаза

***
...но свой рассказ
я продолжать не стану,
как в стареньком кафе,
в подвальном этаже
уж барабану все по барабану,
а лампочке - до лампочки уже.

Завершала сей опус круглая надменная рожа, похожая на невыспавшуюся луну. Рядом с ней, на уходящем в бесконечность шнурке, был изображен предмет, отдаленно напоминающий некондиционную лампочку Ильича со спиралью вместо носа и рта, по обе стороны от которой стояло по точке-глазу.

"Опять на уроках всякой фигней занимается," - подумал Павел. Звонок телефона вдруг оборвался. Звенящая тишина... 

Про Че и Павла (1)

Че Павел и Просто ТА
Про Че и Павла (1)


Павел не любил Че Гевару. Потому что он не знал, кто такой этот Че Гевара. А кого не знал, того Павел не любил. Не то, чтобы он любил всех, кого знал. Но кого не знал - он очень не любил. Особенно сильную неприязнь Павел испытывал к тем, кого он понимал, что не знает. И список тех, кого он очень не любил, постоянно рос и рос, с каждым новым днем являя Павлу все новые откровения по этому поводу.

Нет-нет, что вы, Павел вовсе не был мизантропом. У него даже были друзья. И те, кого он успел присовокупить к их числу за неполных сорок лет своей сознательной жизни, могли бы, потеснившись, заполнить, при случае, небольшой, но уютный, зал близлежащего кинотеатра, который Павел время от времени посещал. Впрочем, кино Павел тоже не любил. Но в этой своей нелюбви он не был столь уж категоричен, и при должной настойчивости домашних, позволял им раз в квартал вытаскивать себя на очередной голливудский блокбастер. 

Эрнесто с детства страдал бронхиальной астмой. Возможно, эти страдания стали впоследствии определяющими, повлияв на  выбор профессии и задав вектор жизненного пути будущего командарма.
Все свободное время маленький Эрнесто посвящал своему любимому делу - чтению. Он читал Жюля Верна, Шарля Бодлера, Александра Дюма, Переса Гальдоса. Позже им на смену пришли Сервантес, Анатоль Франс, Толстой, Достоевский, Горький, Энгельс, Ленин, Кропоткин, Бакунин, Карл Маркс... А в 15 лет Эрнесто в запой зачитывался Фрейдом, удивляя домашних, друзей и знакомых своими не по возрасту взрослыми интересами.

Интересами маленького Павла трудно было кого-нибудь удивить. Впрочем, удивляющиеся были. Например, учительница биологии Антонина Федоровна. "Я не перестаю удивляться," - не переставала искренне удивляться она, широко открывая свои большие зеленые глаза навстречу смущенному взгляду физрука Артура Джанибековича, - "как родителям Стручкова удалось пристроить своего балбеса в нашу школу." И, следует признать, удивляться тут действительно было чему: школа №118, хоть и находилась где-то "на выселках", как говорила мама Павла, и занимала достаточно неказистое здание из грязно-рыжего кирпича, считалась, тем ни менее, одной из самых престижных школ в городе - настоящей кузницей молодых дарований.

Молодой Эрнесто читал в подлиннике на французском языке и занимался толкованием философских работ Сартра. Он увлекался поэзией, часто декламировал стихи Пабло Неруды, восхищался  Бодлером, Верленом, Гарсиа Лоркой, Антонио Мачадо, интересовался произведениями современного ему испанского поэта-республиканца Леона Фелипе. В его рюкзаке, помимо «Боливийского дневника», посмертно была обнаружена тетрадь с его любимыми стихами.

В те моменты, когда Елизавета Семеновна читала стихи на уроке литературы, сознание Павла автоматически переводилось в режим измененного состояния. Внешне это почти ничем не выражалось, и для любого стороннего наблюдателя оставалось, обыкновенно, не замеченным. Для любого, - но не для пытливого ума и острого глаза любопытной занозы Лидки - вечной Павловой соседки по парте. От нее не могло укрыться, как одутловатый мизинец правой руки Павла, томно подпирающей его розовую, покрытую юношеским пушком щеку, осторожно проникал в призывно подрагивающую правую ноздрю и оставался там на протяжении всего декламирования, совершая еле заметные змееподобные колебания. Вся сцена была пропитана таким невинно-нежным, лишь только юности свойственным эротизмом, что неизменно приводила чувственную Лидку в состояние предэкстатического оцепенения. Павел не знал, нравятся ли ему стихи. Стихи нравились Лидке.

Эрнесто проявлял способности к точным наукам, в частности к математике. Однако, выбрал профессию врача.
Он занимался футболом в местном спортивном клубе «Аталайя», играя в запасной команде. Он не мог играть в основном составе, поскольку из-за астмы ему время от времени требовался ингалятор. А еще он занимался регби, конным спортом, увлекался гольфом и планеризмом. Особую страсть Эрнесто питал к велосипедным путешествиям...

Спорт Павел любил. Развалиться после утомительного рабочего дня на диване с баночкой пива, наблюдая за футбольными баталиями по телевизору - это ли не наслаждение?.. Горьковато-хмельный запах этого удовольствия запомнился ему с самого детства, когда в дни больших кубков он готов был часами просиживать перед телевизором рядом с отцом и болеть, болеть... Вместе со всей страной радовались они победам наших спортсменов и, сдерживая огорчение, смеялись над околоспортивными шутками юмористов, заговорщически поглядывая друг на друга. Они-то понимали о чем шла речь. И это понимание делало Павла одним из "наших". Именно оно создавало ощущение принадлежности к некой человеческой общности, представителей которой он знал, как самого себя. К общности этой относился отец, которого Павел знал и, как ему казалось, понимал. А это давало ему повод для любви. Ведь кого Павел знал, того он, все таки, любил. Он любил наших спортсменов и их тренеров, врачей нашей сборной и спортивных комментаторов. Он готов был любить даже спортсменов не наших - за то, что те позволяли нашим героям спорта проявлять свое мастерство и бойцовский дух, отстаивая честь и достоинство Отечества, лояльным гражданином которого он являлся.

Да, Павел любил спорт. Он не представлял себе жизни без телевизора и потому был на стороне технического прогресса. Однако, отношение Павла к техническому прогрессу не было розово-однозначным: он не мог смириться с очевидными негативными его последствиями. Павел просто терпеть не мог телефон...

Канатчикова Дача и ее обитатели

Че Павел и Просто ТА
Канатчикова Дача и ее обитатели

"ну, почему "уйти из жизни" звучит патетично, а "сыграть в ящик" - смешно? Ведь по сути это - одно и то же..."

Последние сорок минут Павлова голова рожала подобную чепуху с плодовитостью мартовского кролика.

Прошло уже более часа с тех пор, как он покинул офис. Назначенная на пол-второго встреча с клиентом благополучно накрывалась. Но Павел был непробиваем: его спокойствию мог позавидовать сам Человек из Кемерова. Чему жизнь действительно успела его научить, так это циничности, наплевательскому отношению к "делам служебным" и снисходительной терпимости к полуденным пробкам... 

...Перемешанная с миазмами выхлопов дурманящая жара превращала будничный полдень в расплывающееся марево. Кондиционер безучастно гнал в салон теплый воздух, нахально сопровождая свою халтуру рваными наплывами заунывного цокотания. "Надо бы зарядить кондиционер" - попытался подумать Павел, но мозг его, решительно отвергая всяческую суету и рутину, субтильными рывками перешел в реж..жим внут...рен...него созззерцааа...

Голоса, генерируемые штатным радиоприемником, равномерно распределялись по салону, исторгаемые двенадцатью динамиками класса Hi-Fi. Исторгнувшись, они растерянно повисали в воздухе, делая его еще более густым и теплым. Скрипучий фальцет финансового аналитика безучастно оттарабанил про очередную стычку быков и медведей. Ему на смену пришел приятный баритон ведущего, безапелляционно разрядивший в разомлевший Павлов мозг добросовестно укомплектованную обойму кумулятивных новостей. Павлов мозг вздрогнул и поплыл...

...и вдруг... "Бабааххх!" - мозг резко вышел из ступора и сосредоточился: "Согласно Financial Times" - вещал баритон - "Лорд Вольфсон, спонсор Консервативной партии, учредил премию в 250.000 фунтов стерлингов за научную разработку сценария максимально безболезненных похорон единой европейской валюты."

Уж эта-то определенно "сыграет в ящик" - подумалось в Павловом мозгу. Кто ж это ей позволит так просто и безболезненно "уйти из жизни"?

"Премия за научные достижения в экономике, вторая по размеру после Нобелевской, должна привлечь внимание самых авторитетных экономистов." - не унимался приятный баритон, сексуально поигрывая обертонами - "Имеется достаточно спекуляций по поводу выхода отдельных стран из еврозоны. Однако, серьезных исследований, касающихся последствий этого распада, никем не проводилось. Необходимы детально разработанные программы сворачивания евро. Должны быть разработаны подробные сценарии развития процессов в экономической, политической и правовой сфере, связанных с выходом стран-участниц из зоны евро. Такая программа должна быть представлена на рассмотрение не позднее конца января 2012 года."

Тут баритон заткнулся, будто подавившись собственной сексуальностью. Неловкое молчание, кренясь и мерно покачиваясь, неуклюже нависло над мутной духотой салона.

У Павла жутко засвербило в носу: нос чувствовал запах денег. В мозгу всплыла крылатая фраза. Секунду поколебавшись, фраза захлопала крыльями и улетела. Мозгу стало легче, но началась одышка. Павел затрудненно сглотнул: слюна прибывала. Такое обилие прибывающей слюны наотмашь било по его самолюбию, критически понуждая Павла к снижению собственной самооценки до уровня собаки Павлова...

"Такого плана, определенно, никто предложить не сможет", - думал тем временем Павлов мозг, - "ведь для этого необходимо понимать многогранность взаимосвязей нашего мира, полную взаимозависимость его составляющих, их неразделимость в единой системе мировых взаимоотношений. Здесь необходим холистический, системный подход."

...теперь в Павловом мозгу бегло стучало, будто годами тренированная секретарша из докомпьютерной эпохи проворно печатала что-то на электрической пишущей машинке. "Хорошо еще, что не на механической" - проплыло бегущей строкой перед глазами Павла. Однако, будучи переведен в режим "alarm", мозг алгоритмично проигнорировал сигналы от зрительных синапсов, присвоив им 14-е место по приоритету..

"Науки наши таким подходом не владеют, потому что они строятся на присущих всем людям исключительно эгоистических свойствах. Эти свойства и являются главной проблемой сегодняшней экономики".

"Откуда я все это знаю?" - Павел попытался перебить неизвестно откуда берущиеся умные мысли. Но мозг, не обращая ни малейшего внимания на эти жалкие потуги, продолжал неукоснительно гнуть свое:

"Хотим мы этого, или нет, но сегодняшний мир абсолютно глобален. Все процессы, все люди, все явления на земле туго завязаны в одну общую глобальную систему, крайне чувствительную к минимальным изменениям в любом из ее элементов!.."

"Дорогая передача..." - попробовал петь перепуганный Павел, пытаясь строчками Великого Барда обуздать несанкционированную самодеятельность распоясавшегося мозга. Но получилось как-то пасквильно: жалко и унизительно. Было очевидно: мозг просто издевался над ним. И самым противным было то, какой холодной циничностью и вероломством все это сопровождалось!

"События эти были очевидны уже во времена Карла Маркса." - спокойно проконстатировал мозг - "И Маркс предупреждал нас о таком будущем, когда писал о коммунизме. Но и сегодня никто не понимает сути его учения: будущее человечества - это общество взаимной любви. Это и есть программа природы, воплощенная в наших отношениях, описанная Марксом языком экономики..."

 "...вон он, гад, в окне маячит,
за спиною штепсель прячет..." - пел Павел.

Пробка медленно поднималась в гору. Туманное марево начинало рассеиваться. На грязно-голубом фоне, словно гигантские привидения, застенчиво проступали бетонно-стеклянные силуэты уродливых многоэтажек. Где-то там, за ними, скрывало свой блеклый лик, еще парящее, послеполуденное солнце.

"... Любовь - вот суть системы, частью которой все мы являемся..."

Постепенно небо становилось ярче. Его синий цвет стал глубоким и насыщенным. Пространство выгнулось изнутри и стало упругим,  как перед родами. Немигающим, полным восхищения взглядом, Павел уперся в лобовое стекло, не решаясь посмотреть вдаль. Он чувствовал - там, вдали, было что-то особенное, что-то такое, чего он никогда не видел. Что-то, что придавало всей этой чепухе какой-то особенный, исключительной важности смысл; то, что давало радость, и наполняло все счастием. С этим, чем-то,  всегда он ждал встречи, ждал и так искренно желал ее, но сегодня он был еще не готов.

"... он то плакал, то смеялся,
то щетинился, как еж..."
- жизнеутверждающая уверенность теперь отчетливо проступала в голосе Павла.

...чувствовал Павел, что становится ему хорошо; и хотелось ему, чтобы всем вокруг тоже стало хорошо. Теплая волна неконтролируемого счастья мягко охватила его, понесла... и казалось ему, что никогда еще в жизни не испытывал он более счастливых переживаний.

Жара спадала. Пробка постепенно начала рассасываться.

"...о чем мы, люди, должны постоянно помнить, а то..."

"...если вы не отзоветесь,
мы напишем в спорт-лото..."